Мысли и чувства путались. Они переплетались между собой, шипели и жалили, пожирая друг друга и уходя в небытие, прежде чем породить что-то новое, но не менее мерзкое, похожее на них же. И вместе выходило не что иное, как полноценная душевная агония, переходящая в кучу немых вопросов, ощущение несправедливости и просто пустоту. Да, у Рене внутри все было пусто. Хотелось было закричать, но крик застыл комом в горле. Хотел бы всплакнуть, но глаза были сухи, а взгляд, устремленный в пол, полностью пуст. Хотелось разозлиться, но вместо этого апатия. Он перегорел… Нет, даже не так. Сейчас он напоминал огарок свечи, медленно тлеющий и уже почти не несущий тепла. В нем не было жизни, не было эмоций, ничего не было, кроме какой-то внутренней, пожирающей все и вся, пустоты.
С ним было такое впервые, и он понятия не имел о том, что же делать и как себя повести. Нет, он знал, что не является неприступным оплотом, но не ожидал того, что его можно сломить так легко и просто. И от этого становилось еще обиднее. Осознание того, что что-то могло сделать его столь слабым, а он ничего с этим не мог поделать, бесило Рене. Сейчас, как никогда в жизни, юноша понимал, что ему нужен совет, что ему нужно поговорить с родителями, но они были слишком далеко.
Парень скрипнул зубами, на миг сжал кулаки и закрыл глаза. Он старался забыться, уйти от всего того, что случилось с ним. Пытался разобраться в ситуации и найти хоть какую-то подсказку что делать. Разобраться в самом себе, наконец.
Перед глазами появилась картина дома. Тихо потрескивает огонь в камине. За окном кружили вороны в сумеречном свете заходящего солнца. Отец сидел в кресле и смотрел на матушку, пока та ловко и непринужденно водила пальцами по клавишам фортепиано. А Рене же был перед камином, смотря в его пламя, стараясь подметить и запомнить каждый изгиб его языков алого цвета, каждую искорку. Тепло и уют. А потом матушка запела, и молодой волшебник с удивлением посмотрел на нее, внимая каждому слову. Ведь незадолго до того Виктор рассказывал о встрече с одним магглом в каком-то баре, куда маг заглянул из любопытства, желая узнать разницу заведений обычных людей и пабов волшебников. И мама Рене переложила историю в стихи, а после на музыку. Хотя, вполне могло быть и так, что это была просто похожая история. Детали он уже не помнил…
Картинка померкла, и болгарин открыл глаза. Казалось, прошла целая вечность, но на де мгновения, стремительные и неуловимые. Губы чуть шевельнулись и слова песни едва не сошли с губ, но так и застыли в немой пустоте. Глаза закрылись вновь. Опять огонь камина перед ними, скрип кресла отца и голос матери в ушах…
- Что ты знаешь о жизни? Ведь тебе всего двадцать лет.
Что ты знаешь о смерти? Ведь войн давно уже нет.
Как ты можешь говорить о любви, покуда не женат?
Как ты можешь судить красоту, когда на устах твоих мат?
Юноша невольно улыбнулся, ловя себя на мысли, что эти строки очень уж близки ему сейчас. А еще он вспомнил, что в тот момент в комнату влетел его любимый Зигфрид и уселся на плечо, принявшись нежно что-то выискивать своим клювом что-то в волосах парня. Да, это был чудесный день и Крам вновь улыбнулся, еще раз, прямо как тогда, покуда голос мамы продолжал звучать в голове.
- Эти вопросы и много других задавал мне один чудак
Мы столкнулись в богом забытом кафе, сейчас уже не помню, как.
И я слушал его болтовню и пытался смотреть в глаза,
И я помню, он пил крепкий чай, а я пиво, и на грязной тарелке сидела оса.
Отец не пил пиво. Во всяком случае, его сын не помнил за ним такого ровно столько, сколько знал себя самого. А значит, песня была все же не переложением на музыку той истории, но очень уж похожей. Впрочем, так ли важно написала ли ее матушка или исполнила чью-то чужую? Для болгарина это не имело значения. Он просто вспоминал прекрасные мгновения жизни и приходил в себя.
- И я тихо посмеивался про себя, ну откуда ему было знать,
Отчего дрожат мои руки, а ночами не хочется спать.
Отчего в глазах только боль и тоска, даже если на устах анекдот.
И какая причина в том, что я ненавижу праздновать новый год.
Вспоминая о том, как мучился в последнее время, прежде чем пригласить, наконец, на бал виновницу мук, волшебник невольно подметил, что строки вновь оказались ему близки. До боли…
- А я мог бы рассказать о том, как больно бывает порой,
Когда тебе норовят воткнуть нож в спину, лишь за то, что ты "не такой",
И о том, что любовь продается. Ей цена - кошельковый рай.
И когда ты шепчешь "Люби меня!", эта фраза звучит, как "Предай!".
Считал ли он поступок Кетрин предательством? Наверное, начни он обдумывать случившееся, то нет. Они ведь не встречались, так что и ревновать было глупо. Дорогу он ей тоже не переходил, и мстить ему было не за что, а значит и унижать специально не стала бы. Но то разум, вещь, что априори начинает работать тогда, когда уже слишком просто. А пока были лишь эмоции, чистый голос сердца и души, но отнюдь не ума и здоровой мужской логики.
- И о том, как хочется выть на луну, заперевшись в пустой конуре,
И, уткнувшись в подушку, плакать без слез, посылая проклятья заре.
Задавая себе бесполезный вопрос, для чего ты пришел в этот мир,
Отчего друзья дохнут, как мухи, а враги лезут в щели соседских квартир.
Нет, Рене все же не стал бы выть на луну, если только этот вой не был бы немым. Но несправедливость ощущал так же как герой этой песни. Впрочем, не герой, а такой же человек, как и все люди вокруг.
- Да, я много мог бы рассказать, но не хочу ворошить.
Потому, что когда просыпается память, становиться тошно жить.
И я просто смотрел в глаза и тупо кивал в ответ.
А на улице просто шел дождь и в квадратиках окон зажигался свет...
Это были последние строки песни. Когда голос матери стих в голове, картинка воспоминания окончательно ушла прочь. Прошлое осталось в прошлом, на смену ему пришло настоящее. Пришло с осадком обиды и желанием что-то сделать, но вот только конкретики так и не было. Да и не могло, ибо что свершилось, то уже вспять не повернуть. И спорить с этим было бесполезно, нужно было просто плыть дальше по течению жизни.
Вздохнув, болгарин уже намеревался встать и пойти к одному из столиков, где взял бы сладенькое, да попробовал бы заесть горечь чувств, но так и остался сидеть, услышав реплику какого-то парня. Повернувшись к источнику голоса, он увидел слизеринца. И взгляд Крама был отнюдь не добрым, ибо ему крайне не понравились слова этого парнишки.
- Еще раз оскорбишь при мне девушку, любую, начищу тебе рожу, усек? – Сомневаться в том, что маг действительно пустит в дело кулаки, не приходилось. – Если ты мужчина, то не имеешь права оскорблять женщину. И неважно, шалава она или королева, женщина всегда будет женщиной! И потом, спит с жабами? А ты у нас тут любитель свечки подержать, да?
Дурмстранговец начинал злиться, но пока еще держал себя в руках. Да, может с ним и поступили несправедливо, но говорить подобное о прекрасных представительницах иного пола он позволить не мог. Особенно о тех, что были отнюдь не безразличны ему.
Жилка дернулась у глаза и он, маг, поднялся на ноги. Мышцы были напряжены, слизеринцу явно следовало подбирать слова, если он не хотел нарваться на драку. А Рене, в его не самом сейчас уравновешенном состоянии, вполне мог ее начать. И плевать на то, что это повлечет за собой кучу последствий. Это был вопрос чести! Женской чести…