Сам Скорпиус, если бы его спросили, вряд ли бы смог чётко сформулировать цель, по которой он посетил воскресным утром школьную библиотеку. Конечно же, у него хватало домашних заданий. На самом деле, на последнем курсе, в связи с надвигающимися выпускными экзаменами, учиться было довольно непросто, но Скорпиус вполне справлялся. Более того ему даже не приходилось проявлять излишнюю дотошность, чтобы поддерживать высокую оценку — большая часть предметов, изучению которых он посвятил последние два годы, были связаны с магической практикой, а это давалось Малфою легко.
Сложнее оказалось с написанием всевозможных бесчисленных и бестолковых эссе, собирательная тема которых звучала бы примерно так: «Что вы думаете о применении этого зелья или заклинания на практике?» Скорпиус умел писать и не испытывал каких-то затруднений с формулированием собственных мыслей, но подобные работы считал скучными и бесполезными, поэтому ему было сложно заставить себя отнестись к ним со всем вниманием. Как правило, такие эссе юноша или писал сразу, или откладывал их написание до самого последнего момента. Это, последнее время, случалось всё чаще.
Занятый решением насущных проблем, Скорпиус невольно уделял учёбе меньше внимания, чем того требовалось от ученика, желающего закончить год с высшими оценками. Пока особых неудобств подобная беспечность не принесла, но продолжать в том же духе явно не стоило. Именно из этих соображений Скорпиус и решил прийти в библиотеку, справедливо рассчитывая убить там время, как минимум, до обеда.
Продвигаясь через ряды стеллажей и изучая корешки книг, юноша собирался найти ту единственную, которая вызовет нужную ассоциацию и спровоцирует вдохновение. Скорпиус никогда особо не любил историю магии, хотя разбирался в ней, как минимум, неплохо. На это обязывали его и происхождение, и будущее, которое Малфой себе пророчил. Однако, подобные мысли не всегда служили достаточным толчком для работы очередным скучным рефератом, которые, как подозревал Скорпиус, читались далеко не всегда.
Вот и сейчас мысли юноши оказались далеки от книжных полок и истории. Возможно, именно поэтому присутствие русского студента в непосредственной близости ему лично нисколько не мешало. Когда парень задал вопрос, который вряд ли можно было обозначить, как мысли вслух, Скорпиус подумал сказаться занятым или просто сделать вид, что не услышал его, но, на самом деле, это не было бы правдой. Более того, юный Малфой откровенно скучал, пытаясь найти себе какое-то занятие, и диалог не казался такой уж страшной альтернативой. К тому же он регулярно встречал этого парня, в сентябре перепутавшего Малфоя с девушкой, на семинарах, и так как сейчас Александр Таранов вёл себя достаточно вежливо, не видел никаких причин для ответной грубости.
— Здравствуй, — произнёс Скорпиус тихим голосом, соблюдая, таким образом, допустимый в библиотеке уровень шума. Он совсем не шептал, но вряд ли его можно было услышать, находясь у стойки регистратуры. — Я могу звать тебя Алекс? — спросил он, скорее, из вежливости, но сразу переходя на «ты». Особых причин «выкать» своему сверстнику Малфой не видел, а русские имена были для него чересчур сложными. Скорпиус понимал, что искажает их звучание, и ему это не нравилось.
— Так вот: я о «Косе Дьярмати» не думаю, — честно признался юноша, — но идея была неудачной. Любое массовое оружие — глупость. Тот, кто его придумал, по-моему, искал вдохновения у магглов, — он ещё раз внимательно посмотрел на русского, потом перевёл взгляд на книги, тремя стопками расположенные рядом с ним. Не было похоже на то, что все они касались истории, однако Скорпиус не мог знать точно. — И почему ты спросил? Интересно мнение потомственного Пожирателя Смерти? — на губах у Малфоя появилась тонкая усмешка.

— Как угодно, — Малфой с небрежным видом пожал плечами. Разумеется, он не собирался называть русского «Александр», произнося исковерканные, на свой слух, звуки. В его исполнении это имя будет звучать, примерно как «Аликзанде». Если Таранову было предпочтительней такое обращение, Скорпиус не собирался упрямиться и стоять на своём. В конце концов, речь шла всего лишь об имени, и пока ничего бредового русский не запросил.
— Ты не мог бы говорить прямо? Что ты считаешь более скверной вещью, чем «Коса Дьярмати»? — попросил Скорпиус с тонкой улыбкой. «Скверных вещей» в истории, действительно, хватало. Ошибались, в том числе, и маги, проповедующие чистоту крови, но какие ошибки можно считать более скверными, а какие менее? Как вообще можно это сравнить? Для любого сравнения необходим эталон, но что считать эталоном в историческом масштабе?
— Твоя неграмотность в этом вопросе неудивительна, — произнёс Малфой с холодной усмешкой. — Строго говоря, даже в Британии новейшая история преподаётся довольно неточно. В конце концов, учебники всегда пишутся победителями, — взгляд слизеринца скользнул по корешкам многочисленных книг. Где-то среди них, разумеется, были те, в которых упоминались «подлинные откровения Пожирателей Смерти», но даже в них правды содержалось мало. Откровенное враньё смешивалось с субъективным мнением автора, и в итоге на свет рождалась очередная беллетристика, ничего не стоящая в плане подлинной истории.
— Войны было две, — подтвердил Скорпиус. — В тысяча девятьсот семидесятом году с убийства ряда магглов и магов, пытающихся их защитить, начался террор, — юноша недобро усмехнулся, используя слово, упомянутое Тарановым. — Магическое сообщество Британии было слишком шокировано, чтобы сразу дать отпор, и активные противодействия начались только тогда, когда на сторону Тёмного Лорда и Пожирателей смерти встали великаны, оборотни, дементоры и иные тёмные создания. С тех пор противостояние лорду Волан-де-Морту переросло в Первую Войну Волшебников, — Скорпиус по-прежнему смотрел больше на книги, чем на своего собеседника. Сейчас он не говорил ничего такого, на что реакция Таранова могла быть ему интересна, и его монолог красивым, хорошо поставленным голосом никак не отражал личного отношения юного Малфоя.
— Говоря об эффективности методов Тома Реддла, я хочу заметить, что война продлилась около одиннадцати лет. На протяжении целого поколения волшебное сообщество не могло справиться с группой, которую изначально приняли за банальных бандитов. И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не счастливый случай: мальчик, которого Том Реддл пытался убить, чтобы предотвратить пророчество, чудесным образом спасся, а Тёмный Лорд исчез, — Скорпиус вновь усмехнулся. — Гарри Поттер — мальчик, который выжил, — стал национальным героем. Часть особенно ярых последователей Тома Реддла попала в Азкабан, остальные, убедив суд, что действовали не по своей воле, избежали этой участи. Среди них был и мой дед Люциус Малфой.
Скорпиус не стал добавлять, что дед отрёкся от Тёмного Лорда одним из первых. Он не говорил, что их семья, благодаря своевременным действиям Люциуса, смогла сохранить, как свою репутацию, так и финансовое благосостояние. Подобные действия, скорее всего, воспринялись бы, как трусость. В конце концов, слишком многие из гриффиндорцев предпочли бы, чтобы их предки выбрали героическую смерть, чем бесславное спасение, но Малфой, слава Мерлину, ни гриффиндорцем, ни просто дураком не был. Он был искренне благодарен хитрости своего предка, благодаря которой смог появиться на свет.
— Вторая Война Волшебников началась двадцать четвёртого июня тысяча девятьсот девяносто пятого года и закончилась второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года со смертью Тома Реддла. Если в Первую Войну Волшебников, действительно, можно охарактеризовать, как сопротивление террору, то во время Второй Война на территории Британии установился тоталитарный режим. Возможно, магическое общество в целом не пало под волей Тёмного Лорда, но правительство было полностью в его руках. Однако, вопреки всем действиям министерства, Дамблдору удалось собрать достаточно сильное сопротивление, а Гарри Поттеру вновь победить лорда Волан-де-Морта, — Малфой сделал паузу, разделяя историческую справку, и вопросы, относящиеся непосредственно к нему.
От него не ускользнула некоторая заминка в речи Таранова. Конечно же, Скорпиус не оговаривался, когда называл себя потомков Пожирателей Смерти. Несмотря на безупречность репутации, о нём и его семействе по-прежнему ходили самые невероятные слухи. Все, кто являлся ярым сторонником ордена Феникса, чьи предки сражались против Пожирателей Смерти, автоматически причисляли Малфоя к последователям Тёмного Лорда. Но Скорпиус таковым не являлся. Он чисто и искренне ненавидел Тома Реддла, и потому любые намёки, связанные с его мировоззрением, воспринимались им, довольно, резко. Впрочем, это было далеко не всегда очевидно. В конце концов, оправдываться и что-то доказывать Скорпиус не считал нужным. Вот и сейчас его ирония, видимо, оказалась слишком тонка.
— Мой дед и отец были Пожирателями Смерти, — резким и нетерпеливым тоном прояснил он, ставя, как ему казалось, точку во всех возможных непониманиях. — И когда ты спрашиваешь, на что надеялись Пожиратели Смерти, нужно уточнять время. Изначально, когда Тёмный Лорд был ещё Томом Реддлом, его приспешниками являлись волшебники, которые мечтали о магическом обществе, чистом от магглов и магглорождённых выродков. Конечно, в тот период им казалось, что Лорд Волан-де-Морт, захватив власть, поделиться ею, что, когда он станет правителем, его ближайшие приспешники получат привилегии. Они ошиблись, — Скорпиус намеренно не подбирал более толерантных выражений. У него не было причин, чтобы разводить с Тарановым откровенные политические дискуссии, но, с другой стороны, ему не так часто удавалось поговорить о чём-то подобном с человеком, не связанным предрассудками. В какой-то мере это было даже приятно.
— Для всего магического общества времена Первой и Второй Магической Войны были тяжелыми. Террор, устроенный Тёмным Лордом, наводил ужас, но он был несравним с тем, в какой кошмар превратилась жизнь Пожирателей Смерти. С тех пор, как Том Реддл упрочнил свою позицию, всё, на что они могли надеяться — это выжить. Чёрная Метка позволяла вызвать из любого места, отдавать приказы, контролировать их. Пожиратели Смерти изучали окклюменцию, лгали и пресмыкались, исполняли любые его приказы с одной лишь целью — жить, — на последнем слове пыл, с которым говорил Малфой, угас. Он на мгновение перевёл дыхание и вздохнул.
— Конечно, были исключения в виде фанатиков, но моя семья к таковым не относилась, поэтому об их позиции я ничего сказать не могу. Однако, возвращаясь к изначальному вопросу, повторюсь и уточню: идея массового истребления, сама по себе, кажется мне до крайности идиотской и я считаю, что тот, кто её выдумал, брал вдохновение у магглов.

На лице Малфой застыло выражение удивления. Он не был ошарашен словами Таранова, но меньше всего ожидал услышать что-то подобное. Впрочем, почему нет? Рассказывая свою историю, Скорпиус не искажал фактов, он просто освещал ту часть войн, на которую обычно смотреть не принято. В конце концов, разве кто-то может сочувствовать жестоким убийцам? Разве кто-нибудь станет вникать в причины их действий? Они, по мнению общественности, получили по заслугам!
Юноша тихо хмыкнул на свои мысли и кивнул. Слов для ответа у него сходу не нашлось. Он был слишком недоверчивым и мнительным, и, скорее, собирался защищать и отстаивать свою позицию, а  потому не был готов к тому, что с ним сразу согласятся. Сделав несколько неспешных шагов, чтобы выгадать для себя время, Малфой уселся за журнальный столик и задумчиво посмотрел на русского. На губах у него появилась улыбка.
— Толерантность, — повторил он. Это слово его явно позабавило. — К сожалению, о магической истории России я знаю меньше, чем русские о Британии, но на маггловедении нам рассказывали о Сталине. Вряд ли его можно назвать толерантным человеком. И ситуация, которую он создал, как мне кажется, более-менее соответствует эпохе британских магических войн, — из тона голоса Скорпиуса исчезли резкие нотки. Нельзя было сказать, что он резко проникся симпатией к Александру, но тот факт, что русский готов верить и слушать, очень импонировал Малфою. Ему чаще встречались люди, готовые только осуждать.
«Однако, откуда такая понятливость?» — задумался Скорпиус. Насколько он знал, Таранов верно описал обстановку в магической России. Общая толерантность не обязывает симпатизировать Пожирателям Смерти. Впрочем, он действительно мог и не знать. История Британии, наверняка, была на устах во многих странах, но прошло уже двадцать лет. За такое время легко о чём-то забыть.
— Самое интересное в истории про Гарри Поттера, что это не байка, — Малфой улыбнулся. — Гарри Поттер, действительно, дважды одержал явную победу над Томом Реддлом — волшебником, глубоко изучающем магию и продвинувшемся в этих изучениях настолько глубоко, что его вполне можно было назвать «величайшим», по крайней мере, в своей эпохе. Однако загадка этого чуда известна. Просто в неё не все верят, — задумчиво произнёс слизеринец. Некоторое время он собирался с мыслями, вспоминая, что говорил ему дед и сын Гарри Поттера — Альбус. Приходилось непросто. Самого Малфоя никогда особо не занимал этот вопрос. Он рос в осознании этого чуда и не пытался представить его как-то иначе, но, тем не менее, Скорпиус понимал, что для других, для тех, кто не видел, что творилось в Британии, для тех, кто не был здесь все эти годы, история о Гарри Поттере казалась не более чем байкой.
— Мать этого чудо-мальчика пожертвовала ради него своей жизнью. Это запустило какой-то древний процесс, затронуло исходную магию, и заклинание Тома Реддла, которое должно было убить Поттера, отскочило от него и ударило своего создателя. Таким образом, на тринадцать лет лорд Волан-де-Морт исчез. Дамблдор, насколько мне известно, характеризовал эту силу, как «любовь», — говорить о подобных материях серьёзно, было не так просто. Скорпиус не недооценивал древние силы, однако их вмешательство в жизни волшебников были слишком редкими, чтобы принимать во внимание. То, что жертва матери подействовала, было самым настоящим чудом.
— Я искренне надеюсь, что мне никогда не придётся рассчитывать на подобные силы, однако это факт: любовь матери спасла Гарри Поттеру жизнь, а его собственная жертва, в конечном итоге, убила Тома Реддла, — закончил он. Только после этого рассказа Скорпиус позволил себе задуматься о других словах Таранова, о словах, хорошо ему знакомых, родных и практически близких. Русский утверждал, что боялся за магическое сообщество, боялся магглов, и находил их более опасными, чем даже жестокие попытки чистокровных волшебников как-то оградить магический мир.
— Откровенно говоря, я очень удивлён. Смею предположить, что твои родители волшебники и, наверняка, не в первом поколении, — Скорпиус прекрасно знал историю большинства магических родов Британии, но о российских магах не знал абсолютно ничего. Как он уже однажды говорил Катцу, ему совершенно не было дела до того, что творится в других странах. В этом, пожалуй, он был не прав. Профессор немало повлиял на его мнение, расширяя мировоззрение Малфоя, зацикленного на Британии, но процесс этот был непростым: Скорпиус не отличался способностью идти на компромиссы, он был слишком категоричен и очень часто видел в словах профессора далеко не тот смысл, который в них вкладывал Катц. Тем не менее, часть того, о чём пытался ему рассказать Эзра, достигла юношу. Хотя нельзя сказать, что он полностью переосмыслил свою точку зрения, теперь ему на каждом шагу попадались подтверждения — проблема, которую Скорпиус остро переживал в Британии, была распространена по всему миру. Магический мир, на самом деле, находился под угрозой.
— Большинство волшебников или не оценивают угрозу, или сочувствуют магглам. Встретить кого-то, кто буквально озвучивает твои мысли, приятно, — заметил он осторожно. — Да, я боюсь за свой мир. Боюсь за Британию, за всё магическое сообщество. Мне неизвестно, как дела обстоят в иных странах, но у нас из-за этих войн, сложилось чёткое общественное неприятие идей чистокровных семей — идей общества, закрытого от влияния магглов.
Пожирателем Смерти Малфой не был и не сочувствовал идеям Тёмного Лорда о временах своей тоталитарной власти, но всё же в своей деятельности юноша уже продвигался за пределы законности, и нахождение внезапного союзника, если и не по факту, то, по крайней мере, по идеям, казалось ему почти подозрительным.
— Всё, что делал Том Реддл, в конечном итоге, было неправильно, жестоко и опасно, в первую очередь, для самих волшебников. Хуже всего, что последствия его поступков до сих пор отражаются на нашем обществе. Я уверен, если магглам станет известно о существовании волшебников, начнётся очередная война на ведьм, но мои соотечественники сочувствуют магглам, убитым Волан-де-Мортем, и, не читая маггловских газет, не интересуясь маггловской историей, не замечают, насколько жестоки люди, лишённые магии, и насколько у них опасное оружие. Они учитывают только опыт «Охоты на ведьм», который показал, что магглы, в большей степени, сократят лишь собственную численность, но магические войны, по сравнению с тем, сколько магглов погибают насильственной смертью каждый день, пустяки.

Людвиг ван Бетховен – Соната №17 "Буря", 3ч. Allegretto
Скорпиус выслушал Таранова внимательно, но на его лице появилась ухмылка — он никогда не мог равнодушно реагировать на критику идей чистокровности и терпимость к магглорождённым, и ему было абсолютно безразлично, как воспримут его реакцию собеседники. Мир магглов был ему интерес только с точки зрения опасно действующего механизма, который нужно будет вовремя развернуть в сторону, противоположную магическому миру, и об этом интересе знали немногие. Скорпиус Малфой стыдился его, как стыдился своего признания, что магглы его пугают.
Рассуждения русского парня были тяжеловесны, и через них красной нитью шла мысль о равенстве — мысль, неприятная слизеринцу. Он не считал магглов равными себе, как не считал равными людей богатых и бедных, умных и глупых, воспитанных в хороших семьях и откровенных оборванцев. Вопрос был даже ни в какой-то расовой разнице или притеснении ущербных, а в том, что равенства в принципе в этом мире не существовала. Красивые всегда имели больше шансов, чем уродливые, умные делали открытия, в то время как глупые подавали им чай, бедные умирали от голода, когда богатые отказались есть недостаточно хорошо сваренные деликатесы. Этот мир был создан неравным и менять его было бы неестественно.
— Я мало знаю об истории магглов, — спокойно произнёс Скорпиус, он не хвастался этим фактом и не стыдился его, хотя несколько лукавил. Последнее время он немало любопытствовал по этому поводу, но в магической литературе находил мало правдоподобных фактов, и чаще обращался к профессору Катцу. Они во многом не сходились во мнениях, но многое, наоборот, объединяло их, и Скорпиус понимал, что нуждается в человеке, с которым, одновременно, можно вести открытый разговор, как с равным, но который может чему-то научить с колокольни своего опыта.
— И я не верю в равенство, — он усмехнулся. — Я читал немало работ о сравнении магглов и магов. Конечно же, я читал их в надежде получить доказательства, что мы разные, и, надо признать, многие авторы находят самые невероятные различия, но анатомически все мы люди. С этим фактом приходится мириться, — наигранно скорбным тоном сообщил Малфой.
— Однако могу тебя заверить: магический мир не будет воевать с магглами. Он, при необходимости, будет защищаться и прятаться. Мы всегда так делаем. Чтобы ты не говорил о жестокости, но волшебники, по сравнению с магглами, менее агрессивны. Большинство наших законов оберегает магглов, и я не думаю, что в случае войны, эти законы быстро и кардинально изменятся, — на лице Малфоя появилась снисходительная улыбка. Волшебников, среди которых были живы идеи истребления или порабощения магглов, практически, не осталось, и любая такая идея будет встречена сильнейшим негативом со стороны общества. Даже в случае, если это общество будет испытывать неудобства.
— Страшны не сами магглы, а их оружие. Возможно, где-нибудь в Отделе Тайн рассматривается возможность конфликта между магглами и магами, и исследуются способы отражения их атак, но последствия... — Скорпиус замешкал, пытаясь вспомнить названия, что-то вроде "химитического" и "ядрёного", — последствия ядовитых воздействий могут значительно повредить всем. И это по-настоящему страшно, — он на короткий миг замолчал. Возможно, в словах Таранова и было здравое звено, но на ситуацию, в общем, они смотрели по-разному. Там где русский видел одно агрессивное племя, Скорпиус выделял два общества, одно из которых, в нравственном смысле, стоит выше и, вероятно, взрослее другого. Именно поэтому судьба мира определялась их — волшебников — последующими действиями.
— Я согласен с тем, что избежать магглорожденных волшебников будет очень сложно, а полукровки не виноваты в идиотизме своих родителей, но, чтобы сохранить этот мир, мы должны разорвать с магглами любые отношения, — вновь довольно жестким тоном продолжил Скорпиус. Хотя тот факт, что Таранов чистокровный значил для Малфоя многое, он, тем не менее, не решал всё, и заблуждения русского волшебника, при общей правильности его мыслей, казались нелепой ошибкой. — Общество не должно позволять подобные браки. Волшебник, решившийся вступить в брак с магглом, должен сломать свою палочку и подвергнуться изменению памяти, как минимум.
Скорпиус хотел добавить, что дело вовсе не в чистоте крови, но не стал. По его мнению, эта мысль сама по себе вытекала из его рассуждений. Если же нет, он чётко это повторит. Возможно, для своей семьи, Скорпиус не отказался от идей чистокровности, но, для общества в целом, не имело значения чистокровный это волшебник или нет. Главным было то, чтобы этот волшебник оказался воспитан правильно, изолирован от маггловского воздействия и стремился защищать их мир.
— Тебе стоит говорить об этом с профессором Катцем, — подумав, произнёс Малфой. — У него есть довольно любопытные теории на счёт магглов и магического общества. Возможно, они тебя заинтересуют.

Пока Скорпиус слушал Таранова, в нём вскипало негодование. Высокомерие, с которым говорил русский, ощущалось почти физически, он словно бы наносил удары сознанием своей собственной правоты, а, тем не менее, его идеи по разрушительной силе были не лучше идей тех оптимистов, которые бы с удовольствием раскрылись магглам, чтобы поделиться своей мудростью.
— Я категорически не понимаю суть твоих доводов, Александр, — удивительно спокойным, но уже прохладным тоном сообщил Малфой. — Во-первых, я не считаю себя обычным учеником. Во-вторых, я, действительно, думаю, что Минерва МакГонагалл лучше меня: сильнее, образованней, умнее, старше. Именно поэтому она директор школы, а я всего лишь староста, — он усмехнулся. Очевидные, на взгляд Таранова, доказательства для Малфоя не звучали даже, как аргументы, которые можно рассматривать. Безусловный вывод из них юноша мог сделать только один: русский слепо верит в свою точку зрения. Настолько слепо, что цепляется к формулировкам, и не видит сути. Настолько слепо, что не замечает в своём желании защитить магическое общество риск уничтожения оного.
— Считать всех равными, означает недооценивать каждого, отрицать любую индивидуальность, никому не давать шанса, потому что любое равенство может существовать только вне времени, в настолько глобальном смысле, что ни для тебя, ни для меня оно не будет иметь никакого значения. Люди разные, Александр, и признание равенства ничего не изменит. Возможно, правда, что ты имеешь в виду другое понятие. Говоря о равенстве, ты подразумеваешь «сходство», «подобие», «одинаковость», но единственное качество, которое объединяет магов с магглами, заключается в том, что все мы люди. Мы люди, и именно поэтому, несмотря на все связанные риски, стоит хотя бы попытаться не уподобиться магглам и избегать конфликтов.
Малфою потребовалось всё терпение, чтобы высказать эту мысль спокойно. Причина, по которой его так раздражало ярое и упрямое неприятие идей чистокровности, заключалась в узости мысли, которой, как правило, страдали сторонники, так называемого равенства. В идеях чистокровности они видели только попытку ущемить права других, но, хотя, разумеется, именно так порой эти идеи и реализовывались, суть их заключалась, по мнению Скорпиуса, в другом: в желании спасти магию, заключённую в каждом отдельном волшебном семействе.
Вместо того чтобы зацикливаться на возмутительной аристократичности семей, исповедующих идеи чистокровности, всем этим магглолюбам следовало бы обратить внимание на то, что маги, в целом, живут в единстве с миром. Возможно, это единство не полное и до совершенства им придётся пройти немалый путь, но в сравнении с маггловским обществом, жизнь магов не наносит вред миру в целом.
— Все мы люди, но «сорта» у нас разные. Я не говорю о том, что среди магов нет жестоких или даже бессмысленно жестоких людей, способных убить просто для удовольствия или развязать войну, но само магическое общество гораздо менее испорчено, чем маггловское. Мы лучше, Александр, мы сильнее, мудрее, даже добрее. В наших силах изменить этот мир к лучшему, как для магов, так и для магглов, но для этого надо перестать восхищаться магглами, и, наконец, увидеть их ошибки, — Скорпиус произнёс эти слова с откровенной злостью. Именно это восхищения, это восхваления, эта слепая вера в бедного-несчастного лишенного магии народца и вела к опасной катастрофе, которая могла произойти для магического мира.
— Они адаптируются, потому что им до сих пор приходится это делать, чтобы защитить себя от выдуманных ими же болезней, спастись от войн, от голода, от жажды. Они адаптируются, потому что у них нет магии, но при этом они загрязняют всю среду, до которой могут только добраться, и любое своё достижение направляют против себя самих. Этим стоит восхищаться? Это стоит ставить в пример магам?! — Малфой едва удержался, чтобы не вскочить на ноги или хотя бы не закричать. — Мы адаптируемся не хуже их, Александр, и тот факт, что им до сих пор неизвестно о нашем существовании, хорошо это доказывает. Нам нечему у них учиться, у нас разные пути развития, и единственное взаимовыгодное сосуществование, которое возможно, это полный отказ от магии. Именно к этому всё и придёт, если магическое общество по-прежнему будет позволять себе роскошь увлекаться маггловской техникой. Лично я этого не хочу.
Малфой глубоко вздохнул, переводя дыхание, и на пару мгновений прикрыл глаза. У него начинало складываться неприятное впечатление, что Таранов во многом заблуждается, но, по сути, спорит на пустом месте, придираясь к формулировкам. По крайней мере, эти слова о том, что волшебникам стоит понять, что и магглы, и маги в чём-то равны, явно больше основаны на странных для чистокровного предрассудках, а не на словах Скорпиуса.
— Касательно смешанных браков, — спокойней добавил юноша. — Возможно, твой способ и лучше, но принципиальной разницы я не вижу. Я руководствовался мыслью, что маг не должен разглашать секретов и пользоваться магией в маггловском мире, ты, собственно, пришёл к тем же выводам. Замена памяти и отказ от магического прошлого казались мне более гуманным способом, чем простой запрет. Вероятность спонтанной магии, в таком случае, как минимум, низка, и свести её магическим способом к нулю вполне возможно, но, в твоём случае, у мага будет шанс и время отказаться от дурацкой идеи заводить семью с магглами.
Предвкушая возможные возмущения, Скорпиус не стал говорить о том, что любого ребёнка, наделённого магическим даром, стоит воспитывать в магическом обществе, независимо от того, в какой семье он рождён.

Таранов сильно ошибался, если считал, что Скорпиус делает хорошее лицо при плохой игре. Слизеринец мог признать правоту другого, если считал, что она доказана, но в случае с русским, он просто не видел предмета спора. По его мнению, две точки зрения практически не отличались. Менялась только формулировка и только из-за неё Таранов упорно пытался ему что-то доказать.
Скорпиус нахмурился, скорее своим мыслям, чем словам русского. Разговор увлекал его, но ещё более увлекательным он находил его последствия. К собственному сожалению, Скорпиус утверждался в мысли, что ему придётся меняться. То, какой он есть, не позволяет людям воспринимать его слова. Этот простой факт был известен уже давно, именно поэтому сам Скорпиус изначально не планировал стать лицом той власти, которую хотел бы установить в магическом мире, но сейчас первоначальный план уже не казался удачным. И вместе с изменяющейся точкой зрения, приходила потребность меняться самому: становиться приятней для собеседников, лицемерить, врать, играть словами, убеждать, а не ждать, когда остальные поймут его без убеждения, и в нужный момент соглашаться даже в случае, если полного согласия нет.
Малфой уже сейчас понимал: идеи «Тьмы» в чистом виде не выдержат борьбу против сторонников «Света» именно по той причине, из-за которой между ним и Тарановым едва не разгорелся спор. Социальные предрассудки общества, в конечном итоге, задавят ту разумную часть реформ, которую несли в себе чистокровные. Единственный способ избежать этого заключался в потребности вовремя пойти на компромисс — отказаться от незначительного пафоса в угоду получения главного результата. И таким компромиссом для Малфоя стали идеи профессора Катца, которые должны были привлечь к себе гораздо больше сторонников своей лояльностью и новизной.
В них практичный Скорпиус видел не тот же путь, которым собирался пройти, но аналогичный результат. Осторожность мешала ему переметнуться в другой лагерь сейчас на седьмом курсе, когда он имел определённый вес среди чистокровного политически-заинтересованного сообщества и мог влиять на сознание тех, кто находился под его началом. Но уже сейчас Малфой планировал в своё время отделиться от «Тьмы» с изменёнными и более лояльными тезисами.
Несмотря на глубокую задумчивость, Скорпиус был готов расхохотаться тогда, когда осознал, о каком именно равенстве ведёт речь Таранов. Он определённо был слишком практического склада ума, чтобы вести идеологические разговоры. Тот факт, что Малфой никогда и ничем, по-своему несколько предвзятому мнению, не высказывал иных суждений о правах, почти не смущал. По крайней мере, из слов Таранова не следовало, что Малфою надо срочно отдать все свои деньги малоимущим гражданам, чтобы те могли получить свои права на свободу, счастье и развитие. Или следовало?
Малфой выразительно приподнял бровь:
— Я, наконец, понял, о чём ты. Эта ерунда про равенство совсем забила мне голову, и я забыл, что целыми днями занимаюсь ущемлением прав и свобод несчастных магглов... или о ком ты? Магглорожденные? Полукровки? — Скорпиус всё же рассмеялся. Именно поэтому ему было сложно говорить с теми, кто видит в идеях чистокровных проблемы, но не замечает самой их сути. В сравнении с этим разговоры Катцем казались успокаивающим бальзамом. Малфою приходилось делать над собой усилие, чтобы не поддаться их интеллигентному и грамотному тону.
— Когда я говорю, что люди не равны, я не подразумеваю, что кого-то нужно срочно ущемить. Основная причина, по которой я не люблю магглов и не испытываю к ним терпимости заключается не в том, что я хочу сделать их несчастными или рабами, а в том, что я вижу в магглах и магглорождённых угрозу для общества. Пусть будут счастливы, свободны, пусть развиваются, всего лишь с одним «но»: не пытаясь превратить магический мир в маггловский, — не без иронии произнёс Малфой.
— В идеале да: люди равны в своих правах, или должны быть равны, или хотят быть равны — не суть важно. Однако мне любопытно, почему явное превосходство возможностей МакГонагалл тебя хм... задевает? Чем оно нарушает твои права или свободы? Почему его нельзя признать? — в тоне голоса слизеринца прозвучало насмешливое недоумение.
— Ты упорно считаешь, что я ошибаюсь, но дело не в моих ошибках, а в том, что ты хочешь что-то доказывать, и поэтому споришь, — Скорпиус покачал головой. — Я где-то говорил, что магглы хуже? Я говорил, что они более жестоки, но с этим ты согласился. И говорил, что на волшебниках лежит ответственность за последующие взаимодействия с магглами, как на более развитых представителей человечества, с этим ты тоже согласился, признавая наше превосходство. По сути, я говорю то же самое: магглы адаптируются, потому что им необходимо адаптироваться, мы не адаптируемся только потому, что у нас такой необходимости нет. А вот есть ли у нас необходимость гнаться за техническим прогресс магглов и что-то менять в нашем обществе, вопрос спорный, — словно бы подтверждая последние слова Скорпиуса, лицо его приобрело серьёзный, даже нахмуренный вид. Всё, что было связанно с магглами, всегда вызывало в нём настороженную реакцию. Технический прогресс в том числе.
Насколько Малфой понимал, в большей степени этот прогресс был связан с войной. Иными словами, он верил, что, случись таковая между магглами и магами, степень адаптации последних резко бы возросла: появилась более развитая защита, чары были бы адаптированы против маггловских воздействий, а Отдел Тайн рассекретил бы разработки в области времени или другой, не менее мощной силы. Вместе с тем улучшились бы и каминная сеть, и порталы, и способы использования пространства. Хотел подобного Малфой? Возможно, но не такой ценой. В общем и целом, его вполне устраивало общества, в котором за сто лет принципиально не изменился даже стиль одежды.
— Всё, что касается быта, у нас организовано прекрасно. Время от времени изобретают новые зелья и чары, чтобы улучшить качество жизни. Хотя эти новшества не идут ни в какое сравнение с маггловскими, по сути, они появляются согласно нашему темпу развития. Разумеется, какое-то спонсирование исследований деятельности магглов производиться должно, но я, во-первых, надеюсь, что оно итак идёт в секретных отделах, а, во-вторых, полагаю, что магглы скорее себя уничтожат, чем смогут найти нас, — улыбка Малфоя была ироничной, но не злой. Возможно, он недооценивал магглов, но поверить в то, что они могут вдруг понять секреты магии, юноша не мог. Магглы всегда были слишком заняты войной. Все их исследования имеют, в первую очередь, военный потенциал. Они не способны увидеть и принять что-то такое, что находится за гранью их понимания.
— Изменения должны произойти, в первую очередь, в самом обществе. Необходимо подвернуть реформе министерство магии, устроить государственность, начать строить поселения. Возможно, именно эти изменения и спровоцируют развитие магов, как общества в целом: позволят сделать новые открытия, сдвинуться с мёртвой точки не путём внедрения маггловских механизмов, а через магические умения.
Малфой помедлил, прежде чем договорить последнюю едкую и неприятную мысль, но всё же высказал её.
— И я не говорил, что отказ от магии будет добровольным, — по тону голоса Скорпиуса должно быть понятно, что он серьёзен. — Тесное сотрудничество с магглами может привести к тому, что магия исчерпает себя. Маги просто выродятся, слившись с магглами в одно общество, поэтому я не хочу допускать подобного слияния.

Скорпиус посмотрел в лицо Таранова со смешанным чувством любопытства и недоверия, пытаясь догадаться об его мыслях. К чему ведёт русский? Находит ли он этот диалог просто приятным способом убийства послеобеденного времени или же у него есть какая-то своя определённая цель? Пытается ли он вести дискуссию или же стремится вывести Малфоя на чистую воду? К собственной досаде, слизеринец не достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы делать сколько-либо уверенные выводы. Он чувствовал потребность вести себя осторожно, но не мог полностью отречься от восприятия дискуссии, как обмена личными мнениями.
Судя по всему, Таранов стремился раскритиковать в глазах Малфоя чистокровных волшебников и всю политику, которую ведёт оппозиция «Света». Он говорил об отдельных фракциях, о негативном восприятии общественности, о Тёмной Магии — в общем, о тех слабостях, о которых Скорпиус прекрасно знал, но, тем не менее, не было очевидно, к чему этот разговор идёт. Бросая тезисы, Таранов не подводил ни к одной завершённой мысли. Для Скорпиуса, не привыкшего быть слепо ведомым, подобный способ разворачивания беседы был непривычен и, более того, несколько неприятен. Провозглашая истины, до боли знакомые слизеринцу, Таранов скорее раздражал его сознание, чем провоцировал к дискуссии и откровениям.
В конце концов, не прерывая юношу, Малфой дослушал его монолог до конца и снисходительно улыбнулся порывистому и довольно милому заявлению. Всё-таки не зря шляпа определила этого высокомерного мальчишку в Гриффиндор. Его характеризовала уже знакомая слизеринцу невнятная широта души, стремление наносить добро и причинять справедливость, смелость и порывистость, не позволяющая даже острому уму сперва обдумать свои слова, а потом изрекать их.
— От лица британского магического сообщества я просто обязан ответить благодарностью на столь широкий жест, — протянул Малфой с улыбкой в голосе, — но, боюсь, численность волшебников слишком мала, чтобы возникала реальная потребность устраивать города и посёлки за пределами своей государственной границы.
Может быть, в будущем, когда история, наконец, отнесётся к ним достаточно милосердно, и даст десятилетия на строительство, развитие и рост, предложение Таранова уже не будет казаться таким смешным и забавным. Может быть, через каких-то пятьдесят лет британский Министр Магии будет вести долгие и утомительные переговоры с русским магическим правительством о предоставлении территории на границах Европы. Пока подобное казалось Малфою, действительно, милой, но почти несбыточной фантазией.
— Что касается озвученных тобой причин, по которым политические идеи чистокровных волшебников кажутся менее популярными, чем фантазии «светлых», то всё, разумеется, верно. Общество предвзято относится к утверждениям тех, кто провозглашает политическое неравенство, стремиться вернуть Тёмную Магию в учебные программы и голосует за отчуждение. Обществу видятся в этом репрессии и очередные «тёмные времена».

Скорпиус не считал себя смешным мальчишкой или даже просто мальчишкой. Задолго до достижения совершеннолетия он отчётливо представлял себе политическую картину своей страны и то, как, по его мнению, она должна измениться. Ему не казались подобные разговоры несерьёзными или не подходящими его возрасту, несерьёзным казался ему мечтательный настрой Таранова. То, насколько рядом у него соседствовали объективная оценка ситуации и какие-то нереальные детские решения насущных проблем. Быть может, в будущем из этого русского чистокровного волшебника и выйдет какой-то толк, но пока он был больше наивен, чем умён.
— В основном то, что ты говоришь, действительно выглядит несерьёзно или, если быть точнее, несбыточно, но не из-за возраста. Поверь, скажи мне то же самое взрослый человек, я бы счёл его идиотом, — не смягчая резкости своих слов, произнёс Скорпиус. Он не собирался оскорблять Таранова, но и сдерживаться не посчитал нужным. Предложение русского открыть государственную границу, чтобы создать на территории его страны идеальное волшебное общество, было утопичным. Таранов не имел право делать такое предложение, а Скорпиус принимать его. В итоге, подобная беседа сводилась к непродуктивной фантазии, а, надо признать, Скорпиус не любил просто фантазировать. На протяжении большей части своей сознательной жизни он планировал. Иногда удачно, иногда нет, но всегда с намерением осуществить план.
— Ты сам-то имеешь хотя бы смутное понятие о тёмной магии? Даже спрашивать не буду, что, по-твоему, должен содержать тест на пригодность к её изучению, — юноша фыркнул. — Я думаю, что в своём желании перестраховаться ты переходишь черту. Тёмные искусства без всяких дополнительных тестов благополучно изучаются в большинстве магических школ мира. Многие родители способны понять, что дети могут навредить себе без применения тёмной магии. Официальные школьные занятие под руководством грамотных преподавателей позволили бы шире взглянуть на данный вопрос, воспитали бы дисциплинированное поколение студентов, видящих проблему не в магии, а в волшебниках, которые её применяют.
Скорпиус не видел смысла ни в чрезмерной осмотрительности, ни в сокрытии своих взглядов. Лицемером или даже лицедеем он никогда не был, но только недавно начал понимать, насколько неудобны его прямота, отсутствие гибкости и раздражительность. С этим нужно будет бороться. Оставалось понять только, как именно? Можно было взять под контроль свой раздражительный характер, но менять свои взгляды, льстить и втираться в доверие претило самолюбию. Наступить на самолюбие не позволяла гордость. Аристократы, как полагал Малфой, вымирали ещё и по этому — всегда оставался выбор между лоском и эффективностью, и этот выбор был не в их пользу. Даже нейтрально продемонстрированная гордость или воспитанность нередко принимались за надменность и ханжество. Как не было неприятно это признавать, но обществу, судя по всему, магловские замашки нравились больше. Малфой не чувствовал в себе желания настолько сильно нравится обществу, и размышлял о компромиссе. Сама идея пойти на уступку ему была неприятна, но, в данном случае, вероятность проигрыша не привлекала его сильнее. Если же он по-прежнему будет идти напролом, то однозначно проиграет.
— И то, что ты говоришь о грызне фракций... Глобальная цель, Александр, есть всегда, она звучит просто: «жить долго и счастливо». Мы можем оформить её по-разному: обещать отсутствие войн, льготы пенсионерам, защиту маглам, но, так или иначе, означает она одно и то же — благополучие, безопасность и счастье. В правительстве, предполагающем наличие фракций, всегда будет грызня. Каждая фракция будет навязывать свой облик одного простого принципа, чтобы завлечь избирателей. Если лишить людей выбора, мы вернёмся к диктатуре. Для Британии, по-моему, тоталитарное правление неприемлемо. Последний опыт, как ты помнишь, оказался неудачным, — юноша мысленно вернулся к началу разговора и покачал головой, как бы удивляюсь, как он дошёл до того, что объясняет иностранцу все особенности болезненной политической обстановки в Британии.
— Бороться нужно не с грызнёй фракций, Александр, а с повальной тупостью общества. Общество, если ты не заметил, желает быть слепым — желает не видеть фактов, которые им не нравятся, хвататься за прошлое, бояться правды. Любой здравый волшебник должен понимать, что общество находится на грани катастрофы, но не понимает. И это странно, — Скорпиус нетерпеливо поднялся. Разговор был ему интересен, по крайней мере, возможностью выговориться, но не нёс никакого удовлетворения. Знакомая до боли тема раздражала сознание отсутствием универсального решения, отсутствием какого-либо сносного решения, не предполагающего трагедию, которая, наконец, открыла бы всем глаза в то самое время, когда стало бы слишком поздно.
— Я уверен, такие люди есть, — натянуто улыбнулся Скорпиус. — Как-нибудь позже тебе стоит рассказать о своей стране. Я почти заинтересовался. А сейчас, извини, но мне нужно идти, — юноша показательно взглянул на часы. — Хотелось бы сделать до семинара большую часть заданий на неделю, и при этом прийти на него не с забитой головой. Практика медитаций не предполагает попутных размышлений о том, правильная ли формула была применена в том или ином зелье. До встречи?